Мои работы не светлые и не тёмные — это альтернативная реальность, моя личная. Она сформировалась когда-то давно в девочке, которая жила в изолированной деревне и единственное, что девочка могла — фантазировать. И когда она выросла, не перестала это делать.
Алиса Горшенина, она же Alice Hualice — талантливый художник из Нижнего Тагила с уникальным творческим подходом к своему делу. О чём мечтала маленькая Алиса и каков её творческий путь по сей день, — читайте в нашем большом интервью.
Для меня всегда было важно смотреть на какие-то красивые вещи,
например, идёшь по улице и где-то в грязи находишь старую бляшку резную красивую, я её брала, мыла и складировала в своих вещах, игрушках. Мне всегда нравились вещи, которые по моему мнению выглядели красиво, и мне было важно оставлять их при себе, держать в руках, смотреть на них, я получала от этого удовольствие.
То есть я помню, что с раннего детства у меня была страсть на что-то смотреть, именно для меня красивое, не обязательно, чтобы это было красивым для всех.
Мне кажется, что в этом даже какая-то суть искусства: когда ты получаешь удовольствие просто от того, что смотришь на то, что тебе нравится.
И я всегда рисовала, потому что сестра старшая рисовала, папа. Конечно, никто не называет искусством обычные детские рисунки, но это определённая атмосфера, когда ты занимаешься этим с детства, формируешься.
Сильно повлияло то, что я ходила в художку, где уже детально узнала про мир искусства. Там было свободнее и мне это нравилось, эта атмосфера оставила какой-то отпечаток. У нас были уроки на улице, причём это не обязательно было связано с рисованием, я помню, мы с преподавателем выходили и смотрели, искали что-то интересное, это как раз перекликается с тем, о чём я говорила раньше, — что мне нравилось в детстве собирать артефакты, с которыми я постоянно потом ходила везде…
Для тебя открывают весь этот мир… Ты и до этого была его частью, но бессознательно, а когда понимаешь, что это такое и ощущаешь себя частью мира искусства, — для меня в подростковом возрасте это стало открытием. Я сбегала из школы, чтобы побыстрее прийти в художку.
И мне ещё нравилось, что там были другие люди, то есть я видела себе подобных, кого интересует что-то…
…не могу сказать — выходящее за рамки обычного существования, но когда тебе не просто интересно сделать уроки и потом погулять со сверстниками… Не знаю, что ещё делают люди в подростковом возрасте, я была зажатой и одинокой, поэтому не особо знаю, какие у них интересы.
В общем, в художке меня окружали такие же люди как и я, и тогда же мне стало понятно: что бы со мной ни случилось, я всегда буду чем-то таким заниматься, даже если это не будет моей профессией, это станет частью жизни.
Потом я поступила на худграф, — получила высшее художественное образование. И относительно навыков ДПИ (Декоративно-прикладное искусство — прим. ред.) у меня их нет никаких: ни в художке, ни в институте нас не учили делать вещи, которые делаю я. Даже подобного.
Это лично мой опыт, эксперименты, у меня рождается идея, и уже в процессе создания объектов я приобретаю какие-то навыки.
На худграфе и в художке нас учили базовому рисунку, скульптуре, в основном, керамической. То есть текстильной скульптуры у нас не было, никаких капроновых изделий мы не делали, я вообще не помню, чтобы мы работали с тканью, максимум — холст, на котором писали маслом.
Это такая почва, благоприятная атмосфера, где сам себя развиваешь,
если просто учиться на худграфе и получать ту информацию, которую там дают, мне кажется, этого недостаточно. Я видела многих людей, которые пытались делать какие-то эксперименты в рамках учебного процесса, но это всё равно рамки и немного скучно для меня.
Позиционировать себя как художницу я стала где-то со второго курса.
То есть, не то, чтобы позиционировать, а началась выставочная деятельность.
Я считаю, когда демонстрируешь свои работы, ты трансформируешься во что-то другое, это новый уровень, потому что теперь есть не только ты и работы, а есть ты, твои работы и их зритель.
Сначала я думала, что мне необходима арт-группа, в которую входил мой муж, — тогда он был не мужем, а другом. И ещё один друг. Но параллельно я делала свои проекты, потому что невозможно всё время действовать в коллективе, это сложно для меня.
Я в принципе не люблю смешивать свои мысли с чужими,
но ребята были не очень инициативные, поэтому всё равно получалось, что арт-группа — это и есть я.
Для меня удобнее и правильнее работать в одиночку, мне сложно представить коллаборацию с художниками.
Я не знаю, как это может быть. Чисто визуально, — может и да, но чтобы это ещё было наполнено эмоционально… это очень сложно, должна быть очень тесная связь с человеком и максимум, с кем у меня могут быть совместные работы и сотрудничество — с мужем, потому что мы вместе живем, я его очень хорошо знаю и с ним я готова что-то сделать вместе.
Когда я училась в институте, я узнала о существовании некой, так скажем, системы современного художественного искусства.
Вообще, российское современное искусство такое, что ты можешь знать большинство художников и художниц, потому что это сформировавшийся коллектив, который, конечно, наполняется, но в основном, есть персонажи, которые и составляют эту группу. И я узнала о существовании галерей по типу ГЦСИ (Государственный Центр Современного Искусства — прим. ред.), они есть в Екатеринбурге, Москве — по всей России филиалы разбросаны. И в Екатеринбурге, мне кажется, он самый самодостаточный и успешный, даже успешнее, чем в Москве.
И с того момента, когда я была ещё студенткой, я начала понимать, как устроена жизнь внутри современного российского искусства, как художники здесь действуют, какие есть механизмы продвижения, но я не особо всем этим пользовалась. Конечно, я это всё знаю, и сотрудничаю с некоторыми галереями, но в целом, всегда держалась обособлено.
Мне хотелось свой путь пройти, чтобы не повторять других людей.
Я не знаю, правильно ли говорить, что большинство художников идут по протоптанным дорогам, но у меня складывается впечатление, что региональные — да.
И я продолжала что-то делать, организовывать себе выставки,
потому что когда ты неизвестная художница, тебя никто не хочет выставлять, поэтому первое время я сама арендовала помещения, искала их, договаривалась и даже бесплатно в квартире делала, — тотальная самодеятельность. Но мне кажется, что это правильно, потому что такие выставки — это полностью моя мысль, то, что я хочу сделать. Я до сих пор максимально контролирую выставки, которые со мной связаны, даже коллективные.
И, наверное, я была очень активная, много чего делала и демонстрировала работы,
и это было сложно не заметить, — со временем мне стали предлагать сотрудничество. И в какой-то момент я поняла, что все поменялось, и теперь не я сама пытаюсь найти зрителя, а есть отдача и уже мне предлагают что-то.
Исходя из опыта, я заметила, что в современном искусстве тебя будто берут на понт,
то есть нужно сначала доказать, что ты имеешь право здесь находиться. Тебя ни во что не ставят изначально, ты никому не нужен, а потом, когда люди видят, что ты не сдаёшься, продолжаешь в сотый раз карабкаться в этот мир, к тебе начинают более серьёзно относиться.
Мои работы, конечно, со временем трансформируются,
но, в целом, суть и исполнение остались такими же, как и четыре года назад. Я просто продолжаю свою линию. Все привыкли, что художники сразу же объяснят, что значат их работы, все так по полочкам разложат. У меня с этим большая сложность, потому что я даю себе максимальную свободу в том, что делаю и позволяю себе не додумывать никакие смыслы, я не закладываю в работы то, чего там нет. Безусловно, там внутри много всего, но суть в том, что я сама пытаюсь разобраться в этом.
Я создатель своих работ и первый их зритель, и диалог внутри меня по поводу них происходит уже после того, как они сделаны. Появляется туманный образ в голове, который мне необходимо создать.
И я его воплощаю в жизнь и уже после этого смотрю, анализирую и думаю о том, что это такое, откуда это появилось, значит ли это что-то или не должно ничего значить, возможно, это просто те образы, которые мне необходимо было из себя достать.
Я не люблю воспринимать искусство с той точки зрения, что оно обязательно должно что-то значить.
Мне нравятся все эти туманные образы, которые не нужно объяснять. Это не стоит путать со свободной интерпретацией. Хочется, чтобы зрители узнали меня как человека, и я часто прошу на выставках писать не о работах, а обо мне: какие-то факты из биографии, например… Мне кажется, это очень сужает работу, когда есть такой плотный текст о ней, о её значении, мне не нравится такой подход.
Да, мои работы символичны, в них очень много разных символов, но это мои личные символы, истинное значение которых иногда мне не хочется раскрывать.
Мне просто хочется быть той самой блестящей бляшкой, о которой я говорила в самом начале…
То самое ощущение, когда я нашла её, смотрела на неё и мне нравилось это чувство. И мне хочется, чтобы у людей возникало такое же непередаваемое ощущение от того, что они смотрят на мои работы.
Но важно, чтобы работы не воспринимались как просто что-то красивое.
Здесь тонкая грань, это и красивые вещи, и со смыслом, — не пустые аксессуары. Безусловно, в них есть какая-то… даже не мысль, а эмоция, энергетика моя личная.
Я говорю о том, как мне хочется, чтобы воспринимали мои работы. Что это не просто бездумные прикольные аксессуары, и так же не хочется, чтобы это воспринималось как какой-то супер-концептуализм, который я нагружаю сверхкосмическим смыслом.
Мне хочется, чтобы люди интуитивно считывали мою эмоцию, это важнее, и мне нравится, когда какой-то объект на мне преломляет реальность, и это вызывает эмоции.
И когда демонстрируешь работы, это нужно людям как-то объяснять, но мне непонятно, как.
Это моя реальность. И она, кстати не страшная. Кода люди говорят, что это русский хоррор — это не так, что это что-то криповое — это не так, кода люди привязывают тему смерти — это вообще не так, я это не приемлю и никогда об этом не говорю…
Мои работы не светлые и не тёмные — это альтернативная реальность, моя личная.
Она сформировалась когда-то давно в девочке, которая жила в изолированной деревне и единственное, что девочка могла — фантазировать. И когда она выросла, не перестала это делать.
Конечно, сейчас это всё не про детство, эта тема закрыта и я другой человек, у которого в голове очень часто возникают образы, которые я визуализирую и мне потом нравится на них смотреть, нравится их трогать, и мне хорошо от того, что я удовлетворяю свою потребность создавать что-то новое.
Мне кажется, понятия «муза» и «вдохновение» придумали специально, чтобы придать загадочности образу художника.
Для меня это такой же стереотип как и то, что художники якобы ходят всё время с кистью и в берете, — есть такие понятия архаичные. Но всё индивидуально, я не могу говорить за всех художников, каждый работает по-своему, кто-то по наитию, кто-то верит во вдохновение, в музу и действительно играет эту роль.
В последнее время становится больше художников, для которых это всё трансформируется в науку, изучение.
У них всё и теоретически грамотно сделано, и подкреплено информацией, то есть иногда художники становятся учёными, можно так сказать, это такой довольно масштабный и актуальный подход для нашего времени. Но всё у всех по-разному. У меня всё по наитию, я не знаю, что такое вдохновение, для меня это просто термин, который придумали люди, опять-таки повторюсь, для создания таинственного образа.
А вдохновение это что? Всё, что нас окружает: знания, образы, которые мы накапливаем, даже в течение дня…
Слово «вдохновить», опять же, мне не нравится, это скорее энергия, база образов, которые потом во что-то трансформируются… Это всё очень романтизировано в мире искусства, я как-то не особо это люблю.
В общем, музы и вдохновение — понятия достаточно пафосные,
которые придуманы больше для зрителя, нежели отражают реальные вещи, которые существуют в мире искусства. В моём мире они не существуют, либо означают что-то другое.
Ты живёшь, много видишь, возможно примеряешь это в своей голове, не обязательно вдохновение должно формироваться от каких-то посторонних вещей, муза и вдохновение — понятия, которые указывают, что ты на что-то смотришь, вдохновляешься и создаёшь. Получаешь эту искру извне.
Но бывает, что это все уже изначально есть в человеке.
J: Ты считаешь свою деятельность работой в классическом понимании? Мне интересно, как сосуществуют эти два мира: реальности, где нужно зарабатывать деньги и второй мир — творчества, где есть необходимость не потеряться в потоке обыденности.
А: Я люблю называть это не работой, а делом. И так как я нигде не работаю, мне бы хотелось, чтобы дело приносило мне деньги, но, так скажем, чистым путем.
Образ коммерческого художника очень негативный, в творческой тусовке очень часто агрессивно относятся к тем, кто слишком коммерческий.
Надо соблюдать баланс, не превратиться в такую коммерческую скотину, которую будут все осуждать и говорить, что ты продажный, делаешь всё только на заказ.
Но при этом художники тоже люди, мы едим, платим за квартиру, и поэтому для меня, если посвящать себя делу полностью, работать где-то уже не вариант и превращать дело в хобби. То есть ты посвящаешь себя этому полностью и, естественно, где-то нужно брать деньги, и я говорила, что хочется это делать по-чистому, а чистое, когда платят за выставки, ты получаешь грант или стипендию, но это всё редко бывает.
И приходится продавать работы, кому-то это легко даётся, а мне бывает сложно. Какие-то вещи я могу продавать периодически, это морально очень тяжело.
Но я всё равно как-то хочу удовлетворить свои потребности человеческие, бытовые, поэтому приходится иногда через себя переступать и продавать работы, давать в аренду.
Но есть вещи, которые я никогда никому не продам и не дам в аренду
и есть такие, не то чтобы не ценные, но я могу их дать кому-то или продать. Но таких изделий очень мало.
Я бедная художница из-за того, что ревниво отношусь к работам, а если и продаю, ставлю очень большую цену, потому что ценю их.
Поэтому продажи бывают очень редко. Так что пока я бедная благородная художница. И вот не знаю, как совместить коммерцию… делать работы специально под продажи не очень круто, хотя… Мне кажется, мой вариант — это создать какой-то мерч, который будет приносить доход, и сделать его по доступной цене, чтобы у всех была возможность покупать, и я могла жить, не чувствуя себя продажной художницей. И я бы никогда не задумалась насчет того, чтобы делать какой-то доступный мерч, но на это есть спрос, мне пишут и довольно часто, а у меня нет ничего такого на продажу, что было бы дёшево.
У меня есть практика: я делаю работы, не копии, а изделия по подобию оригинала и это интересно, потому что когда человек что-то покупает у меня из таких доступных вещей, они все равно уникальные, авторские.
Есть много людей, которые, так или иначе, хотели бы прикоснуться к тому, что я делаю, многие просят мои работы для каких-то целей: «Просто бесплатно предоставьте свои изделия на наши съёмки».
Я это терпеть не могу, но при этом, я чуть-чуть, совсем чуть-чуть отношусь с пониманием, потому что знаю, что им хочется не просто видеть работы, они хотят чего-то большего.
Я уважаю зрителя и в принципе понимаю его желание иметь у себя что-то такое и это компромисс между художником и зрителем. А если говорить о более серьёзных вещах, то, конечно, они не могут стоить дёшево, поэтому это будет доступно не всем…
У меня есть, например, серьги, которые я могу изготавливать в нескольких экземплярах, да, это будет стоить не тысячу рублей, но, по сути, это уже такая тиражная работа, грубо, наверное, сказано, но я готова это повторить. И, естественно, весь мерч должен напрямую быть связан с тем, что я делаю, но в разной степени, самое простое — это печать, принты, базовые вещи.
У меня есть практика: я делаю работы, не копии, а по подобию оригинала
и это интересно, потому что когда человек что-то покупает у меня из таких доступных вещей, они все равно уникальные, авторские.
Мне не нравится, когда кто-то трогает работы без разрешения, взаимодействует с ними, потому что я вижу, что нарушается некая связь.
Вообще в мире мало вещей, которые мне принадлежат и работы — это именно моё, и когда люди как-то не так с ними обращаются, это всё равно, как если бы меня задели, физически имею ввиду.
На выставках мне не хочется консервировать работы и помещать их за стекло, я хочу, чтобы они выглядели естественно, но, к сожалению, после каждой выставки я сталкиваюсь с массой проблем. Мне приходится восстанавливать вещи, потому что люди, когда видят что-то текстильное, думают, что это максимально тактильное и тут же начинают трогать.
Иногда работы просто воруют, я сильно переживаю из-за этого и психую,
я не понимаю, как можно так к ним относиться, для меня это что-то такое сакральное. Если бы я смотрела на подобные вещи, то понимала, что наверняка художник ими дорожит.
Недавно с моей выставки украли изделие,
и есть такое мнение среди художников и кураторов, что это означает высшую степень любви от зрителя, вроде как я должна даже радоваться, что работу украли, — настолько прониклись, что решили присвоить мою вещь.
Но у меня другое отношение к этому, я абсолютно не считаю, что должна радоваться, когда кто-то забирает работы. Это самое ценное, что у меня есть.
Я никогда не делаю эскизы,
наверное, у всех присутствует понимание того, что должен быть эскиз, но у меня это так не работает, я наоборот люблю делать пост-эскизы, когда работа сделана и я её рисую. А до этого у меня нет никаких планов, обдумываний, потому что я в принципе не знаю, как буду шить изделие.
У меня нет никаких выверенных технологий в шитье, ни одна работа не повторяется в технике, это всегда интуитивное шитье, есть какой-то образ и затем он пытается визуализироваться и не всегда получается таким, какой был в голове.
Я не придерживаюсь таких понятий, что художнику нужны большие города для реализации.
Мне очень часто пишут люди, которые хотят вместе со мной что-то делать, так беспардонно: «Давай встретимся у метро такого-то» — думая, что я из Москвы или Екатеринбурга. У всех всего два варианта: или столица Урала, или Москва. Но не все художники сконцентрированы в этих городах и какой смысл мигрировать, я не совсем понимаю. На мою деятельность абсолютно не влияет местоположение, я здесь могу развиваться так же, как и в Москве.
На самом деле это такой миф, что большие города помогают художникам. Я из таких людей, которым тусовка не важна, то есть для меня не имеет значения, нахожусь ли я в среде художников московских или в Тагиле, я практически всегда одна сижу.
Единственная проблема здесь — не очень хорошая экология, и если я и думаю о переездах, то только внутри Таила в более благоприятные районы.
Вообще у меня давно есть такая идея, и сейчас я двигаюсь к её реализации: открыть музей подальше от всех заводов, в каком-то более приятном районе.
Такие смутные планы… но уезжать я не собираюсь, по крайней мере, у меня нет никаких весомых причин, я и так часто езжу и в Москву, и везде.
И место, куда я всегда возвращаюсь, где спокойно и приятный ритм жизни — это Тагил.
В принципе так сложилось, что я никому не доверяю и вообще не понимаю этого понятия «доверие»,
— если это означает человека, на кого всегда можно положиться, тогда только родители, потому что вряд ли они меня когда-то кинут или типа того.
А так, я считаю, что абсолютно любой человек может непонятно и странно поступить.
Всю жизнь мои отношения с подругами длились ну года два — это максимум, потому что просто живёшь, у тебя есть близкий человек и он может тебя покинуть. У меня было много таких ситуаций, я поняла, что любой человек может так поступить.
Поэтому я никому не доверяю и живу в таком недоверии ко всему. Всегда, в первую очередь, полагаюсь на себя и пытаюсь оградиться от помощи других людей. Надо надеяться только на себя.
У меня как-то всё супер-контрастно, сегодня, например, я предпочту посидеть одна, а завтра мне нужно в какую-то компанию.
Даже на открытиях выставок я комфортно себя чувствую, наоборот стараюсь поговорить с каждым зрителем, чтобы состоялся живой контакт, а это люди, как правило, незнакомые и меня это не смущает.
Я, конечно, стесняюсь, но специально это перебарываю, общаюсь, рассказываю о себе, работах, но бывает и наоборот, что у меня настроение убежать куда-то, спрятаться, чтобы мои работы посмотрели без меня. И так же в простом общении с людьми. Я в принципе всегда нормально начинаю общаться, просто бывает быстро пропадает интерес, и я ухожу.
Я не очень терпимо отношусь к людям, то есть если мне что-то не нравится: «Всё, я пошла куда-нибудь».
А так я не особо закрыта для новых знакомств, но чаще всего бывает, что со мной не общаются. Я-то вроде как и непротив…
Например, в школе я может слишком занудная была, начинала что-то рассказывать, потому что мне было интересно учиться, а это было не интересно сверстникам.
Сейчас тоже: в компании я начну что-то говорить про искусство или случаются довольно часто споры, когда я слышу, что что-то не так сказали про женщину, говорю, что так нельзя, и это воспринимается как занудство и со мной не хотят общаться. Я раньше обижалась на людей, а потом стала понимать, что у меня специфические интересы и многим людям это сложно переварить, так что их можно понять…
А вообще, по жизни я скорее как отшельник, который непротив пообщаться.
Я вспоминаю детство, юность и понимаю, что меня как-будто обошли стороной такие стандартные вещи, которые происходят с людьми: отношения в школе, первая влюбленность, тусовки с одноклассниками, гуляния на последним звонке, у меня не было этих событий…
Не было ни компании в школе, никаких отношений, и даже после школы у меня долго никого не было, после выпускного со мной никто не гулял, ни в каких субкультурах я не состояла.
То есть я постоянно была одна, но возможно, это из-за моего образа жизни:
мне было не интересно то, что интересовало моих одноклассников, и возможно сейчас так же происходит.
Ну то есть, так и получается, что я непротив общаться с людьми, но чаще всего я пребываю в одиночестве, либо с мужем.
И я порой даже выхожу в свет, чтобы он не сошёл с ума, потому что нужно с кем-то ещё общаться, мы не можем быть всё время только вдвоём. Но мне нормально и так.
Я всегда жила довольно бедно, с самого детства. Это даже мягко сказано.
И когда я стала старше, у меня как-то плохо шло, потом начала немножко зарабатывать, и поменялось отношение к деньгам.
Я поняла, что бедность человека не в отсутствии денег, она в отношении к ним, когда ты считаешь, что только от них всё зависит, что нужно трястись над каждой копейкой.
У меня такая жизнь, что сегодня я могу позволить себе съездить в Париж и отметить там день рождения, а завтра у меня не будет денег купить корм котам.
Мои финансы — это американские горки: сегодня они есть, завтра нет, и я научилась существовать в этих двух состояниях одинаково. Поэтому я себя ощущаю довольно комфортно в любых ситуациях.
Мне бы хотелось, чтобы базово у меня всегда были деньги на свободное перемещение: куда-то слетать, на корм для котов, чтобы они никогда у меня не худели, на оплату квартиры. И всё остальное приложится.
Я не причиняю людям боль, и не люблю это делать,
если это можно назвать добротой, тогда да, я добрый человек. Хотя окружающие убеждены в обратном.
У людей есть всё, что нужно, но не каждый это видит.
producer Julia Alexandrova
photography Anna Ivanova
hero Alice Hualice
interview Julia Alexandrova
location Alice Home Studio, Tagil, Russia