© 2015 - 2023. AWAKE Revue. Все права защищены.

Alice Hualice

Да, мои работы символичны, в них очень много разных символов, но это мои личные символы, истинное значение которых иногда мне не хочется раскрывать.

by Anna Ivanova

Мои работы не светлые и не тёмные — это альтернативная реальность, моя личная. Она сформировалась когда-то давно в девочке, которая жила в изолированной деревне и единственное, что девочка могла — фантазировать. И когда она выросла, не перестала это делать.

Алиса Горшенина, она же Alice Hualice  — талантливый художник из Нижнего Тагила с уникальным творческим подходом к своему делу. О чём мечтала маленькая Алиса и каков её творческий путь по сей день, — читайте в нашем большом интервью.

Для меня всегда было важно смотреть на какие-то красивые вещи,

например, идёшь по улице и где-то в грязи находишь старую бляшку резную красивую, я её брала, мыла и складировала в своих вещах, игрушках. Мне всегда нравились вещи, которые по моему мнению выглядели красиво, и мне было важно оставлять их при себе, держать в руках, смотреть на них, я получала от этого удовольствие.

То есть я помню, что с раннего детства у меня была страсть на что-то смотреть, именно для меня красивое, не обязательно, чтобы это было красивым для всех.

Мне кажется, что в этом даже какая-то суть искусства: когда ты получаешь удовольствие просто от того, что смотришь на то, что тебе нравится.

И я всегда рисовала, потому что сестра старшая рисовала, папа. Конечно, никто не называет искусством обычные детские рисунки, но это определённая атмосфера, когда ты занимаешься этим с детства, формируешься.

Сильно повлияло то, что я ходила в художку, где уже детально узнала про мир искусства. Там было свободнее и мне это нравилось, эта атмосфера оставила какой-то отпечаток. У нас были уроки на улице, причём это не обязательно было связано с рисованием, я помню, мы с преподавателем выходили и смотрели, искали что-то интересное, это как раз перекликается с тем, о чём я говорила раньше, — что мне нравилось в детстве собирать артефакты, с которыми я постоянно потом ходила везде…

Для тебя открывают весь этот мир… Ты и до этого была его частью, но бессознательно, а когда понимаешь, что это такое и ощущаешь себя частью мира искусства, — для меня в подростковом возрасте это стало открытием. Я сбегала из школы, чтобы побыстрее прийти в художку.

И мне ещё нравилось, что там были другие люди, то есть я видела себе подобных, кого интересует что-то…

…не могу сказать — выходящее за рамки обычного существования, но когда тебе не просто интересно сделать уроки и потом погулять со сверстниками… Не знаю, что ещё делают люди в подростковом возрасте, я была зажатой и одинокой, поэтому не особо знаю, какие у них интересы.

В общем, в художке меня окружали такие же люди как и я, и тогда же мне стало понятно: что бы со мной ни случилось, я всегда буду чем-то таким заниматься, даже если это не будет моей профессией, это станет частью жизни.

Потом я поступила на худграф, — получила высшее художественное образование. И относительно навыков ДПИ (Декоративно-прикладное искусство — прим. ред.) у меня их нет никаких: ни в художке, ни в институте нас не учили делать вещи, которые делаю я. Даже подобного.

Это лично мой опыт, эксперименты, у меня рождается идея, и уже в процессе создания объектов я приобретаю какие-то навыки.

На худграфе и в художке нас учили базовому рисунку, скульптуре, в основном, керамической. То есть текстильной скульптуры у нас не было, никаких капроновых изделий мы не делали, я вообще не помню, чтобы мы работали с тканью, максимум — холст, на котором писали маслом.

Это такая почва, благоприятная атмосфера, где сам себя развиваешь,

если просто учиться на худграфе и получать ту информацию, которую там дают, мне кажется, этого недостаточно. Я видела многих людей, которые пытались делать какие-то эксперименты в рамках учебного процесса, но это всё равно рамки и немного скучно для меня.

Позиционировать себя как художницу я стала где-то со второго курса.

То есть, не то, чтобы позиционировать, а началась выставочная деятельность.

Я считаю, когда демонстрируешь свои работы, ты трансформируешься во что-то другое, это новый уровень, потому что теперь есть не только ты и работы, а есть ты, твои работы и их зритель.

Сначала я думала, что мне необходима арт-группа, в которую входил мой муж, — тогда он был не мужем, а другом. И ещё один друг. Но параллельно я делала свои проекты, потому что невозможно всё время действовать в коллективе, это сложно для меня.

Я в принципе не люблю смешивать свои мысли с чужими,

но ребята были не очень инициативные, поэтому всё равно получалось, что арт-группа — это и есть я. 

Для меня удобнее и правильнее работать в одиночку, мне сложно представить коллаборацию с художниками.

Я не знаю, как это может быть. Чисто визуально, — может и да, но чтобы это ещё было наполнено эмоционально… это очень сложно, должна быть очень тесная связь с человеком и максимум, с кем у меня могут быть совместные работы и сотрудничество — с мужем, потому что мы вместе живем, я его очень хорошо знаю и с ним я готова что-то сделать вместе.

Когда я училась в институте, я узнала о существовании некой, так скажем, системы современного художественного искусства.

Вообще, российское современное искусство такое, что ты можешь знать большинство художников и художниц, потому что это сформировавшийся коллектив, который, конечно, наполняется, но в основном, есть персонажи, которые и составляют эту группу. И я узнала о существовании галерей по типу ГЦСИ (Государственный Центр Современного Искусства — прим. ред.), они есть в Екатеринбурге, Москве — по всей России филиалы разбросаны. И в Екатеринбурге, мне кажется, он самый самодостаточный и успешный, даже успешнее, чем в Москве.

И с  того момента, когда я была ещё студенткой, я начала понимать, как устроена жизнь внутри современного российского искусства, как художники здесь действуют, какие есть механизмы продвижения, но я не особо всем этим пользовалась. Конечно, я это всё знаю, и сотрудничаю с некоторыми галереями, но в целом, всегда держалась обособлено.

Мне хотелось свой путь пройти, чтобы не повторять других людей.

Я не знаю, правильно ли говорить, что большинство художников идут по протоптанным дорогам, но у меня складывается впечатление, что региональные — да.

И я продолжала что-то делать, организовывать себе выставки,

потому что когда ты неизвестная художница, тебя никто не хочет выставлять, поэтому первое время я сама арендовала помещения, искала их, договаривалась и даже бесплатно в квартире делала, — тотальная самодеятельность. Но мне кажется, что это правильно, потому что такие выставки — это полностью моя мысль, то, что я хочу сделать. Я до сих пор максимально контролирую выставки, которые со мной связаны, даже коллективные.

И, наверное, я была очень активная, много чего делала и демонстрировала работы,

и это было сложно не заметить, — со временем мне стали предлагать сотрудничество. И в какой-то момент я поняла, что все поменялось, и теперь не я сама пытаюсь найти зрителя, а есть отдача и уже мне предлагают что-то.

Исходя из опыта, я заметила, что в современном искусстве тебя будто берут на понт,

то есть нужно сначала доказать, что ты имеешь право здесь находиться. Тебя ни во что не ставят изначально, ты никому не нужен, а потом, когда люди видят, что ты не сдаёшься, продолжаешь в сотый раз карабкаться в этот мир, к тебе начинают более серьёзно относиться.

Мои работы, конечно, со временем трансформируются,

но, в целом, суть и исполнение остались такими же, как и четыре года назад. Я просто продолжаю свою линию. Все привыкли, что художники сразу же объяснят, что значат их работы, все так по полочкам разложат. У меня с этим большая сложность, потому что я даю себе максимальную свободу в том, что делаю и позволяю себе не додумывать никакие смыслы, я не закладываю в работы то, чего там нет. Безусловно, там внутри много всего, но суть в том, что я сама пытаюсь разобраться в этом.

Я создатель своих работ и первый их зритель, и диалог внутри меня по поводу них происходит уже после того, как они сделаны. Появляется туманный образ в голове, который мне необходимо создать.

И я его воплощаю в жизнь и уже после этого смотрю, анализирую и думаю о том, что это такое, откуда это появилось, значит ли это что-то или не должно ничего значить, возможно, это просто те образы, которые мне необходимо было из себя достать.

Я не люблю воспринимать искусство с той точки зрения, что оно обязательно должно что-то значить.

Мне нравятся все эти туманные образы, которые не нужно объяснять. Это не стоит путать со свободной интерпретацией. Хочется, чтобы зрители узнали меня как человека, и я часто прошу на выставках писать не о работах, а обо мне: какие-то факты из биографии, например… Мне кажется, это очень сужает работу, когда есть такой плотный текст о ней, о её значении, мне не нравится такой подход.

Да, мои работы символичны, в них очень много разных символов, но это мои личные символы, истинное значение которых иногда мне не хочется раскрывать.

Мне просто хочется быть той самой блестящей бляшкой, о которой я говорила в самом начале…

То самое ощущение, когда я нашла её, смотрела на неё и мне нравилось это чувство. И мне хочется, чтобы у людей возникало такое же непередаваемое ощущение от того, что они смотрят на мои работы.

Но важно, чтобы работы не воспринимались как просто что-то красивое.

Здесь тонкая грань, это и красивые вещи, и со смыслом, — не пустые аксессуары. Безусловно, в них есть какая-то… даже не мысль, а эмоция, энергетика моя личная.

Я говорю о том, как мне хочется, чтобы воспринимали мои работы. Что это не просто бездумные прикольные аксессуары, и так же не хочется, чтобы это воспринималось как какой-то супер-концептуализм, который я нагружаю сверхкосмическим смыслом.

Мне хочется, чтобы люди интуитивно считывали мою эмоцию, это важнее, и мне нравится, когда какой-то объект на мне преломляет реальность, и это вызывает эмоции.

И когда демонстрируешь работы, это нужно людям как-то объяснять, но мне непонятно, как.

Это моя реальность. И она, кстати не страшная. Кода люди говорят, что это русский хоррор — это не так, что это что-то криповое — это не так, кода люди привязывают тему смерти — это вообще не так, я это не приемлю и никогда об этом не говорю…

Мои работы не светлые и не тёмные — это альтернативная реальность, моя личная.

Она сформировалась когда-то давно в девочке, которая жила в изолированной деревне и единственное, что девочка могла — фантазировать. И когда она выросла, не перестала это делать.

Конечно, сейчас это всё не про детство, эта тема закрыта и я другой человек, у которого в голове очень часто возникают образы, которые я визуализирую и мне потом нравится на них смотреть, нравится их трогать, и мне хорошо от того, что я удовлетворяю свою потребность создавать что-то новое. 

Мне кажется, понятия «муза» и «вдохновение» придумали специально, чтобы придать загадочности образу художника.

Для меня это такой же стереотип как и то, что художники якобы ходят всё время с кистью и в берете, — есть такие понятия архаичные. Но всё индивидуально, я не могу говорить за всех художников, каждый работает по-своему, кто-то по наитию, кто-то верит во вдохновение, в музу и действительно играет эту роль.

В последнее время становится больше художников, для которых это всё трансформируется в науку, изучение.

У них всё и теоретически грамотно сделано, и подкреплено информацией, то есть иногда художники становятся учёными, можно так сказать, это такой довольно масштабный и актуальный подход для нашего времени. Но всё у всех по-разному. У меня всё по наитию, я не знаю, что такое вдохновение, для меня это просто термин, который придумали люди, опять-таки повторюсь, для создания таинственного образа.

А вдохновение это что? Всё, что нас окружает: знания, образы, которые мы накапливаем, даже в течение дня…

Слово «вдохновить», опять же, мне не нравится, это скорее энергия, база образов, которые потом во что-то трансформируются… Это всё очень романтизировано в мире искусства, я как-то не особо это люблю.

В общем, музы и вдохновение — понятия достаточно пафосные,

которые придуманы больше для зрителя, нежели отражают реальные вещи, которые существуют в мире искусства. В моём мире они не существуют, либо означают что-то другое.

Ты живёшь, много видишь, возможно примеряешь это в своей голове, не обязательно вдохновение должно формироваться от каких-то посторонних вещей, муза и вдохновение — понятия, которые указывают, что ты на что-то смотришь, вдохновляешься и создаёшь. Получаешь эту искру извне.

Но бывает, что это все уже изначально есть в человеке.

J: Ты считаешь свою деятельность работой в классическом понимании? Мне интересно, как сосуществуют эти два мира: реальности, где нужно зарабатывать деньги и второй мир — творчества, где есть необходимость не потеряться в потоке обыденности.

А: Я люблю называть это не работой, а делом. И так как я нигде не работаю, мне бы хотелось, чтобы дело приносило мне деньги, но, так скажем, чистым путем.

Образ коммерческого художника очень негативный, в творческой тусовке очень часто агрессивно относятся к тем, кто слишком коммерческий.

Надо соблюдать баланс, не превратиться в такую коммерческую скотину, которую будут все осуждать и говорить, что ты продажный, делаешь всё только на заказ.

Но при этом художники тоже люди, мы едим, платим за квартиру, и поэтому для меня, если посвящать себя делу полностью, работать где-то уже не вариант и превращать дело в хобби. То есть ты посвящаешь себя этому полностью и, естественно, где-то нужно брать деньги, и я говорила, что хочется это делать по-чистому, а чистое, когда платят за выставки, ты получаешь грант или стипендию, но это всё редко бывает.

И приходится продавать работы, кому-то это легко даётся, а мне бывает сложно. Какие-то вещи я могу продавать периодически, это морально очень тяжело.

Но я всё равно как-то хочу удовлетворить свои потребности человеческие, бытовые, поэтому приходится иногда через себя переступать и продавать работы, давать в аренду.

Но есть вещи, которые я никогда никому не продам и не дам в аренду

и есть такие, не то чтобы не ценные, но я могу их дать кому-то или продать. Но таких изделий очень мало.

Я бедная художница из-за того, что ревниво отношусь к работам, а если и продаю, ставлю очень большую цену, потому что ценю их.

Поэтому продажи бывают очень редко. Так что пока я бедная благородная художница. И вот не знаю, как совместить коммерцию… делать работы специально под продажи не очень круто, хотя… Мне кажется, мой вариант — это создать какой-то мерч, который будет приносить доход, и сделать его по доступной цене, чтобы у всех была возможность покупать, и я могла жить, не чувствуя себя продажной художницей. И я бы никогда не задумалась насчет того, чтобы делать какой-то доступный мерч, но на это есть спрос, мне пишут и довольно часто, а у меня нет ничего такого на продажу, что было бы дёшево.

У меня есть практика: я делаю работы, не копии, а изделия по подобию оригинала и это интересно, потому что когда человек что-то покупает у меня из таких доступных вещей, они все равно уникальные, авторские.

Есть много людей, которые, так или иначе, хотели бы прикоснуться к тому, что я делаю, многие просят мои работы для каких-то целей: «Просто бесплатно предоставьте свои изделия на наши съёмки».

Я это терпеть не могу, но при этом, я чуть-чуть, совсем чуть-чуть отношусь с пониманием, потому что знаю, что им хочется не просто видеть работы, они хотят чего-то большего.

Я уважаю зрителя и в принципе понимаю его желание иметь у себя что-то такое и это компромисс между художником и зрителем. А если говорить о более серьёзных вещах, то, конечно, они не могут стоить дёшево, поэтому это будет доступно не всем…

У меня есть, например, серьги, которые я могу изготавливать в нескольких экземплярах, да, это будет стоить не тысячу рублей, но, по сути, это уже такая тиражная работа, грубо, наверное, сказано, но я готова это повторить. И, естественно, весь мерч должен напрямую быть связан с тем, что я делаю, но в разной степени, самое простое — это печать, принты, базовые вещи.

У меня есть практика: я делаю работы, не копии, а по подобию оригинала

и это интересно, потому что когда человек что-то покупает у меня из таких доступных вещей, они все равно уникальные, авторские.

Мне не нравится, когда кто-то трогает работы без разрешения, взаимодействует с ними, потому что я вижу, что нарушается некая связь.

Вообще в мире мало вещей, которые мне принадлежат и работы — это именно моё, и когда люди как-то не так с ними обращаются, это всё равно, как если бы меня задели, физически имею ввиду.

На выставках мне не хочется консервировать работы и помещать их за стекло, я хочу, чтобы они выглядели естественно, но, к сожалению, после каждой выставки я сталкиваюсь с массой проблем. Мне приходится восстанавливать вещи, потому что люди, когда видят что-то текстильное, думают, что это максимально тактильное и тут же начинают трогать.

Иногда работы просто воруют, я сильно переживаю из-за этого и психую,

я не понимаю, как можно так к ним относиться, для меня это что-то такое сакральное. Если бы я смотрела на подобные вещи, то понимала, что наверняка художник ими дорожит.

Недавно с моей выставки украли изделие,

и есть такое мнение среди художников и кураторов, что это означает высшую степень любви от зрителя, вроде как я должна даже радоваться, что работу украли, — настолько прониклись, что решили присвоить мою вещь.

Но у меня другое отношение к этому, я абсолютно не считаю, что должна радоваться, когда кто-то забирает работы.  Это самое ценное, что у меня есть.

Я никогда не делаю эскизы,

наверное, у всех присутствует понимание того, что должен быть эскиз, но у меня это так не работает, я наоборот люблю делать пост-эскизы, когда работа сделана и я её рисую. А до этого у меня нет никаких планов, обдумываний, потому что я в принципе не знаю, как буду шить изделие.

У меня нет никаких выверенных технологий в шитье, ни одна работа не повторяется в технике, это всегда интуитивное шитье, есть какой-то образ и затем он пытается визуализироваться и не всегда получается таким, какой был в голове.

Я не придерживаюсь таких понятий, что художнику нужны большие города для реализации.

Мне очень часто пишут люди, которые хотят вместе со мной что-то делать, так беспардонно: «Давай встретимся у метро такого-то» — думая, что я из Москвы или Екатеринбурга. У всех всего два варианта: или столица Урала, или Москва. Но не все художники сконцентрированы в этих городах и какой смысл мигрировать, я не совсем понимаю. На мою деятельность абсолютно не влияет местоположение, я здесь могу развиваться так же, как и в Москве.

На самом деле это такой миф, что большие города помогают художникам. Я из таких людей, которым тусовка не важна, то есть для меня не имеет значения, нахожусь ли я в среде художников московских или в Тагиле, я практически всегда одна сижу.

Единственная проблема здесь — не очень хорошая экология, и если я и думаю о переездах, то только внутри Таила в более благоприятные районы.

Вообще у меня давно есть такая идея, и сейчас я двигаюсь к её реализации: открыть музей подальше от всех заводов, в каком-то более приятном районе.

Такие смутные планы… но уезжать я не собираюсь, по крайней мере, у меня нет никаких весомых причин, я и так часто езжу и в Москву, и везде.

И место, куда я всегда возвращаюсь, где спокойно и приятный ритм жизни — это Тагил.

В принципе так сложилось, что я никому не доверяю и вообще не понимаю этого понятия «доверие»,

— если это означает человека, на кого всегда можно положиться, тогда только родители, потому что вряд ли они меня когда-то кинут или типа того.

А так, я считаю, что абсолютно любой человек может непонятно и странно поступить.

Всю жизнь мои отношения с подругами длились ну года два — это максимум, потому что просто живёшь, у тебя есть близкий человек и он может тебя покинуть. У меня было много таких ситуаций, я поняла, что любой человек может так поступить.

Поэтому я никому не доверяю и живу в таком недоверии ко всему. Всегда, в первую очередь, полагаюсь на себя и пытаюсь оградиться от помощи других людей. Надо надеяться только на себя.

У меня как-то всё супер-контрастно, сегодня, например, я предпочту посидеть одна, а завтра мне нужно в какую-то компанию.

Даже на открытиях выставок я комфортно себя чувствую, наоборот стараюсь поговорить с каждым зрителем, чтобы состоялся живой контакт, а это люди, как правило, незнакомые и меня это не смущает.

Я, конечно, стесняюсь, но специально это перебарываю, общаюсь, рассказываю о себе, работах, но бывает и наоборот, что у меня настроение убежать куда-то, спрятаться, чтобы мои работы посмотрели без меня. И так же в простом общении с людьми. Я в принципе всегда нормально начинаю общаться, просто бывает быстро пропадает интерес, и я ухожу.

Я не очень терпимо отношусь к людям, то есть если мне что-то не нравится: «Всё, я пошла куда-нибудь».

А так я не особо закрыта для новых знакомств, но чаще всего бывает, что со мной не общаются. Я-то вроде как и непротив…

Например, в школе я может слишком занудная была, начинала что-то рассказывать, потому что мне было интересно учиться, а это было не интересно сверстникам.

Сейчас тоже: в компании я начну что-то говорить про искусство или случаются довольно часто споры, когда я слышу, что что-то не так сказали про женщину, говорю, что так нельзя, и это воспринимается как занудство и со мной не хотят общаться. Я раньше обижалась на людей, а потом стала понимать, что у меня специфические интересы и многим людям это сложно переварить, так что их можно понять…

А вообще, по жизни я скорее как отшельник, который непротив пообщаться.

Я вспоминаю детство, юность и понимаю, что меня как-будто обошли стороной такие стандартные вещи, которые происходят с людьми: отношения в школе, первая влюбленность, тусовки с одноклассниками, гуляния на последним звонке, у меня не было этих событий…

Не было ни компании в школе, никаких отношений, и даже после школы у меня долго никого не было, после выпускного со мной никто не гулял, ни в каких субкультурах я не состояла. 

То есть я постоянно была одна, но возможно, это из-за моего образа жизни:

мне было не интересно то, что интересовало моих одноклассников, и возможно сейчас так же происходит.

Ну то есть, так и получается, что я непротив общаться с людьми, но чаще всего я пребываю в одиночестве, либо с мужем.

И я порой даже выхожу в свет, чтобы он не сошёл с ума, потому что нужно с кем-то ещё общаться, мы не можем быть всё время только вдвоём. Но мне нормально и так.

Я всегда жила довольно бедно, с самого детства. Это даже мягко сказано.

И когда я стала старше, у меня как-то плохо шло, потом начала немножко зарабатывать, и поменялось отношение к деньгам.

Я поняла, что бедность человека не в отсутствии денег, она в отношении к ним, когда ты считаешь, что только от них всё зависит, что нужно трястись над каждой копейкой.

У меня такая жизнь, что сегодня я могу позволить себе съездить в Париж и отметить там день рождения, а завтра у меня не будет денег купить корм котам.

Мои финансы — это американские горки: сегодня они есть, завтра нет, и я научилась существовать в этих двух состояниях одинаково. Поэтому я себя ощущаю довольно комфортно в любых ситуациях.

Мне бы хотелось, чтобы базово у меня всегда были деньги на свободное перемещение: куда-то слетать, на корм для котов, чтобы они никогда у меня не худели, на оплату квартиры. И всё остальное приложится.

Я не причиняю людям боль, и не люблю это делать,

если это можно назвать добротой, тогда да, я добрый человек. Хотя окружающие убеждены в обратном.

У людей есть всё, что нужно, но не каждый это видит.

Produced by AWAKE Revue

producer Julia Alexandrova
photography
Anna Ivanova
hero Alice Hualice
interview 
Julia Alexandrova
location Alice Home Studio, Tagil, Russia

Issues

Exclusive Fashion Shoots

3 / 9